отношения к происходящему, наблюдал сражение, ставшее побоищем. За его спиной так же молча стояли и смотрели его парни, все четверо, потому что пятому стало плохо, и он отошёл. Они слышали, как его рвало, но не оборачивались.

Гаор выпрямился и с усилием разжал пальцы. Мёртвая собака — он разбил ей голову о загородку — упала к его ногам. Огляделся. Стояла какая-то странная звенящая тишина, снег был залит кровью, валялись мёртвые собаки и мёртвый голый мальчишка-раб. «Меня что, контузило? — тупо удивился Гаор. — Почему тихо?» Что это было? Он шагнул к трупу и в этот момент услышал. И повернулся на звук к ложе. Мальчишка в инвалидном кресле неуклюже размахивал руками с растопыренными пальцами и тоненько кричал.

— Ессё! Хасю ессё!

Сидевшая рядом с ним женщина поправляла ему руки, помогая попасть ладошкой о ладошку, и радостно кому-то говорила:

— Ему понравилось. Вы видите, ему понравилось.

На неё никто не обращал внимания. Старики о чем-то разговаривали меду собой, и тот, что помоложе, при этом разглядывал Гаора, плотоядно облизываясь. Фордагнайру было откровенно скучно. Какие-то ещё женщины, мужчины…

— Выродки, — как со стороны услышал Гаор чей-то голос, даже не поняв, что это его собственный.

Преодолевая боль — он уже понял, что ранен, но не понял, куда — Гаор наклонился, поднял растерзанное тело мальчика и пошёл к выходу. Он уже всё сообразил и вспомнил, и уходил, зная, что если задержится на этом поле хоть на мгновение, то пойдёт в ложу и будет убивать этих… зрителей, как до этого убивал собак. Он уже видел калитку, когда на поле выбежал плачущий мужчина в камуфляже, с ходу, оттолкнув Гаора, упал на колени перед одной из собак и стал её теребить, целовать в окровавленную морду.

— Король, Король, — звал он собаку. — Очнись, Король.

Перед Гаором раскрылась низенькая дверь, и он шагнул в неё, пригибаясь и разворачиваясь боком, чтобы не задеть о косяк телом мёртвого мальчика, и сразу оказавшись среди кричащих мечущихся людей.

— Сволочь, мразь, ублюдок! — бушевал Фрегор, осыпая пощёчинами стоявшего перед ним навытяжку Мажордома. — Запорю! Ты, сын рабыни! Не смей! Запорю! Здесь, сейчас, раздевайся, ты…

Мажордом прыгающими, распухающими на глазах губами пытался что-то сказать, но Фрегор, визжа, брызгая слюной и руганью, ничего не слушал, требуя сейчас, здесь, немедленно…

— Рыжий мой раб, мой! — орал Фрегор, дёргаясь от невозможности выкрикнуть сразу всё вместе, слова у него путались, наползая один на другое. — Пороть… мой раб, не смей!

Кто-то — Гаор не понял даже кто — властно забрал у него тело мальчика. И краем глаза Гаор поймал, что у трупа чёрные короткие волосы и острый носик.

— Ты, — тыкал пальцем Фрегор в попадавшихся ему на глаза рабов, — ты, ты, порите его, где плети? Плети сюда! Рыжий, ты! Твой удар первый!

«Мне пороть Мажордома? — равнодушно подумал Гаор, и тут же пришло ясное решение — не буду, не хочу, я не палач».

Но сказать он ничего не успел. Сильная рука плотно, но не жёстко взяла его за руку повыше локтя, и голос Рарга сказал:

— Я им займусь.

— А?

Фрегор удивлённо, как внезапно проснувшись, посмотрел на окровавленного Гаора и крепко держащего его за руку Рарга, такого спокойного и даже невозмутимого. За Раргом, как всегда, пятеро его парней, тоже со спокойными, хотя и мрачными лицами.

— А, да, — кивнул Фрегор, — конечно, Рарг.

И отвернулся, мгновенно забыв о них, занятый готовящейся большой поркой. Мажордом уже снял пиджак и расстёгивал брюки, и Фрегору стало не до своего шофера.

Кто и куда его ведёт, Гаор понял не сразу. А поняв, дёрнулся, высвобождая руку, и услышал спокойное:

— Не дергайся.

Гаор попытался что-то сказать — он вдруг вспомнил, что его куртка осталась там, на поле — и получил новый приказ.

— Молчи.

Через один из боковых подъездов они вошли в дом, и, зная, что входы на вторую половину есть под каждой лестницей, Гаор попробовал свернуть туда, но его удержали. И он подчинился. Онемевшие поначалу раны от собачьих зубов и когтей болели всё чувствительнее, весь ужас произошедшего медленно, но уверенно доходил до сознания. Мажордом здорово подставил его. Как специально… или специально? Отомстил. За что? Не было у него с ним ничего такого после того укорота. Вот сволочь злопамятная, это получается, почти сезон сволочуга ждал, чтобы его вот так… а мальчишка, разорванный собаками… похож на Щупика. И Милка… родовой. Как сказала тогда Первушка? «Бывает, и родовым показывают. Тебе ещё покажут». Так она вот об этом говорила? Что затравят? Ну…

Додумать Гаор не успел. Небрежно стукнув костяшками пальцев по косяку, Рарг толкнул дверь, и они вошли в медицинский кабинет. Вставший им навстречу из-за стола гладко выбритый мужчина в белом халате с эмблемой Ведомства Крови на нагрудном кармане и такой же кокардой на белой круглой шапочке негромко присвистнул.

— Во-во, — кивнул Рарг. — Займись им, док.

Помедлив с мгновение, врач кивнул и сказал Гаору:

— Иди сюда.

Рарг разжал пальцы, и Гаор шагнул вперёд, встав на указанное место.

— Раздевайся, — последовал новый приказ.

Снимать пришлось только ботинки и носки. Остальное превратилось в лохмотья, и Гаор буквально содрал с себя и бросил на пол окровавленные остатки рубашки, брюк и белья.

— Побыстрее, но побольнее, или с анестезией, но подольше? — спросил врач.

— Побыстрее, док, — ответил Рарг, — разлёживаться ему не дадут.

Болело всё сильнее, тошнило, и Гаор последним усилием удерживался от обморока, не давая себе упасть.

Потом его осматривали, промывая, прижигая и зашивая раны и царапины. От боли всё плавало в тумане, остатки сил уходили на то, чтобы молчать, не застонать, не заорать от боли, и издалека, как через стену, доносились голоса Рарга и врача и, как со стороны, его ответы.

— Повернись…

— Рыжий, ты где на фронте был?

— Вергер… Алзон…

— Стой спокойно, не дёргайся…

— Вапса…

— Руку выше…

— Малое Поле… Чёрное Ущелье…

— Теперь сядь…

— В каком звании демобилизован?

— Старший сержант…

— Голову поверни…

— Чего так мало?

— Я бастард…

— Прижми и держи так…

— Награды есть?

— Да…

— Перечисли…

Гаор стал перечислять свои медали, значки и нашивки. Временами сознание уплывало, и тогда в нос бил резкий характерный запах, от которого выступали на глазах слёзы и ненадолго рассеивался затягивавший окружающее туман.

Стоя в дверях — парней он отослал сразу, как только вошли в дом — Рарг смотрел, как меняется лицо сидящего на табуретке, как то затуманиваются, то обретают ясность тёмно-карие глаза, и это уже лицо человека, а не морда разъярённого зверя. И не потому, что врач стёр с него кровь